Я выйду на поле накошу конопли

Конопля the ultimate Спасибо! Полностью

И ещё одна соответствующая деталь. Я ничего не знал о убийце — Ваське Филиппке. Пером моим «водила» интуиция, за которой стоял жизненный опыт. Но каково было моё изумление, когда один из первых читателей повести Аким Шевцов в вечерней беседе за чаем, сказал: «Я отлично знал Филиппка.

Опосля окончания автошколы мне пришлось работать совместно с ним в исетской автороте. Ты обрисовал его один в один». Когда же он вызнал, что образ Филиппка плод моего творческого воображения, пришёл черёд удивляться ему. В событийную базу произведений положены рассказы моих близких родственников, земляков старших поколений, исторические факты, извлечённые мной из архива КПСС, сейчас Муниципального социально-политического архива Тюменской области, рассекреченные в году, Русского муниципального архива экономики г.

Москва и остальных источников. Любознательным и неуверенным, рекомендую самим окунуться в настоящую историю недавнего прошедшего нашей Родины. Там вы найдёте документы и факты, связанные с восстанием года, коллективизацией, голодоморами 30-х и 40-х годов прошедшего века. Знакомство с данной настоящей историей восхищает и потрясает. Вот иллюстрация к удивлению. Большевики Талицкого района Тюменского округа на собственной партийной конференции, связанной с первыми итогах коллективизации и обсуждением статьи Сталина «Головокружение от успехов», в которой он громил зарвавшихся коллективизаторов, заочно приговорили его к расстрелу.

Основной мотив выступающих участников: «Мы делали решение ЦК, и всё делали в согласовании с указаниями Генерального секретаря партии, нас уверяли действовать напористо и решительно, говорили: «Не бойтесь перегнуть палку, мы вас прикроем», а сейчас нас сделали козла- ми отпущения». И они были правы. Возмущение посреди руководящих сельских партийцев было всеобщим. Это был возлюбленный тактический приём Сталина: отойти при неудаче, свалив свои просчёты на остальных, а позже опять идти в пришествие, устраняя возникшие перекосы и «закручивая гайки» до предела.

Наиблежайшие, сподвижники вождя знали эту его изюминка и с усмешкой называли его «гениальным мастером дозировок». Удивление — неизменный спутник при «погружении» в архивные материалы 20 — х годов прошедшего столетия.

Как же руководящее партийное ядро и, до этого всего Сталин, пришло к мысли о необходимости ускоренной коллективизации? Политика «продразвёрстки», пришедшая на смену политике «военного коммунизма» с окончанием гражданской войны не ушла в прошедшее. Муниципальный грабёж фермеров длился.

А в Кронштадте, Тамбовской и Тюменской губерниях в зимнюю пору полыхнули восстания, которые угнетались постоянными армейскими частями. Эти действия вызвали к жизни новейшую экономическую политику нэп. Это был возврат к капиталистической системе хозяйствования. Поворот к ней был принужденной мерой и планировался на долгий период, но никто из правящей верхушки не оспаривал временно- го нрава данной нам политики.

В первой половине х годов прошедшего века большая часть членов партийного штаба принимали нэп как условие подготовительного «скачка в социализм». К году ещё ни- кто не знал точно, когда и в какой форме произойдёт этот «прыжок». Что отдала стране новенькая финансовая политика?

Почему партийная верхушка относилась к ней так терпимо? Да поэтому, что она сходу проявила свою животворную силу. К году страна по уровню экономического развития вышла на уровень года. Это удалось сделать так быстро поэтому, что вся производственная база в фермерской кооперации сохранилась, были живы и кадры организаторов кооперации. Типично, что в — годах, когда, в партии разгорелась фракционная борьба, ни одна из группировок не покусилась на нэп.

Казалось, что нэп — «всерьёз и надолго». Получив экономическую свободу, фермеры возвратились к обычному для себя порядку. Предприимчивость, расширение производства, его улучшение и рационализация сделали своё дело. На их подворьях возникли машинки, приобретённые на кооперативной и личной базе, появились прочные культурные хозяйства. Наряду с земледелием и животноводством сельские труженики возродили переработку сельскохозяйственной продукции.

Ими были восстановлены кооперативные маслодельные и маслобойные компании. В волостях начали восстанавливаться кредитные товарищества. Нэп привёл к новейшей дифференциации селян. В конце восстанови- тельного периода — в — годах, к категории безземельных на- ёмных работников относилось около 10 процентов самодеятельного населения. Крестьяне-бедняки составляли 26 процентов, середняки — 61 процент они давали наиболее 80 процентов валового сбора зерна , кулаки — 3—4 процента.

Процесс, как сейчас молвят, пошёл на пользу дееспособному крестьянству и государству. По сопоставлению с го- дом количество хозяйств, использовавших наёмный труд, к году возросло с тыщ до 2,3 миллиона человек. Количество хозяйств, сдающих землю в аренду, с по год подросло практически в три раза, а количество передаваемой в аренду земли возросло с трёх до 7 миллионов десятин.

С позиции экономики этот процесс до года был, непременно, положительным, так как обеспечивал всё растущий объём по- ступавшей на рынок продукции. С позиции большевиков, которые боролись за свободу, равенство и братство всех народов планетки, та- кой ход событий был не таковым веселым и бодрящим.

Им отвратно было глядеть, как богатые фермеры укреплялись и используя собственный авторитет, попадали в органы местной власти. Этот процесс вёл и к сужению социальной базы партии. Почти все из высокопоставленных большевиков — «сверхреволюционеров» не приняли ленинской позиции: «торгашеская и капиталистическая кооперация в прошедшем, в настоящее время обязана и может служить делу социалистического переустройства деревни».

В повышении уровня жизни крестьянства они находили и «находили симптомы реставрации капитализма в деревне». С «надрывом» доказывая опасность укрепления и расширения середняцкого крестьянского хозяйства, они требовали продолжения социалистической революции в деревне в тех формах, которые уже были апробированы на первом её шаге.

Расширительно трактуя представление о кулаке, они приписывали к данной нам категории и тех, кто, получив землю от страны, хозяйствовал на ней без вербования наёмного труда, получая высочайшие экономические результаты за счёт собственного умения и старательности.

На теоретическом уровне, превратив среднего крестьянина в кулака, они упрямо настаивали на применение к нему репрессивных мер, ссылаясь при этом на ленинское теоретическое положение о его социальной двойственности, которая типо представляет смертельную опасность для социализма. Потому неслучайным является тот факт, что отступление от но- вой экономической политики вышло уже в году, когда под действием ножниц цен на сельскохозяйственные и промышленные продукты, правительство вмешалось в ценообразование не в пользу крестьянина.

Ползучее пришествие на нэп длилось и к году, фермеры ощутили это, что именуется, «на собственной шкуре». В этом году лишь цены на льнопродукцию понижались 5 раз. Кооперация медлительно умирала, её никто не отменял. Она была придушена ценами. Фермеры, видя бессмысленность собственного труда, начали сокращать посевы и придерживать продажу хлеба государству, стремясь воплотить его на рынке. Уже к осени году сложилась критическая ситуация в обеспечении продовольствием городского населения.

На смену новейшей экономической политике пришла древняя, проверенная политика продразвёрстки. А в двери полуголодной страны «стучалась» индустриализация. В январе года Сталин отправился в долгосрочную сибирскую командировку. Он посетил Новосибирск, Барнаул, Омск. Основная цель данной нам поездки состояла во внедрении чрезвычайных мер, связанных с ускорением хлебозаготовок. И тут, видимо, он совсем утвердился в мысли о необходимости проведения ускоренной коллективизации. В этот период в газетных публикациях Сталина можно чётко про- смотреть логику его политических воззрений по отношению к крестьянству, которую он не считал необходимым камуфлировать.

Она смотрелась так. Стране нужен хлеб; этот хлеб сейчас у среднего крестьянина. Крестьянин согласен дать хлеб в обмен на промышленные продукты, которых у страны пока нет. Чтоб иметь их, нам нужно развивать индустрия. А для этого необходимы средства. Получить эти средства мы можем, лишь продав хлеб. Замкнутый круг! Его нужно разорвать! Мы не можем за бесценок взять хлеб у крестьянина, но можем взять его, как указывает опыт, у колхоза. На словах не могли, а на деле продотряды под метёлку забирали крестьянский хлеб.

За два предшествующих коллективизации года, экономика крестьянских хозяйств была подорвана основательно. В данной нам пиковой ситуации чрезвычайные меры не вызывали возражений со стороны тех, кто выступал за наиболее мягенький, постепенный вариант коллективизации. Видимо, тогда никто не подразумевал, что, начиная со последующего года, ход коллективизации будет определяться всё наиболее нарастающим принуждением и террором.

В осеннюю пору года в «Правде» была размещена статья «На новеньком подъёме», в которой были обнародованы контрольные числа по созданию колхозов в — гг. Большие колхозы должны являться высшими форма- ми и должны обобществить процентов рабочего скота, 80 процен- тов продуктивного скота и хозяйственных зданий и 20 процентов жилых зданий директива правительства ».

То есть в осеннюю пору года уже была определена контрольная цифра раскулачивания — 20 процентов справных владельцев, до этого всего тех, кто будет помехой в колхозном строительстве. А чтоб никто не страдал сомнением: «А, может, нас это не коснётся, и беда обойдёт стороной…», в директиве было сказано, что совсем новеньким явлением в колхозном строительстве будут районы сплошной коллективизации.

То есть все республики, края и области, входящие в СССР, будут полигоном для тесты новейшей одухотворяющей идеи ускоренной коллективизации. Сходу скажем, что пятилетним планом колхозного строительства эти «районы сплошной коллективизации» предусмотрены не были.

А в правительственной директиве было записано: «Колхозное стройку в районах сплошной коллективизации обязано вылиться в совсем другие формы, чем это мы привыкли созидать до реального времени…». В данной нам же газете была помещена и иная статейка, возможно, для того, чтоб коллективизаторы смогли понять и осмыслить эти, до- толе невиданные формы обобществления персональной принадлежности. Публикация эта называлась «Три района в одну колхозную семью». В ней пропагандировался колхоз-гигант, раскинувшийся на площади в тыщ гектаров.

Сейчас мы осознаем, что это была уловка, провокация на вариант провала самой идеи коллективизации. Как здесь не посочувствовать талицким строителям колхозной системы. Они, воодушевлённые призывом партии, загнали в один колхоз крестьянские хозяйства всего района. Завышенная доза «активатора», «впрыснутая» в низовые партийные организации, принудила их оживиться.

Не дожидаясь контрольных цифр из главенствующего штаба, они начали перековывать «патриархальное» сознание сельских пролетариев в коммунистическое. Ввязавшись в схватка с несознательными хлеборобами, которые не желали вступать в колхоз совместно со своим нажитым хорошем, они пустили в ход уже не раз проверенные способы устрашения. Селян, отказавшихся делать партийную директиву, они подвергали издевательствам, пыткам и насилию, требуя дать «хлебные излишки».

Фермеры держались и не сдавались. Тогда коллективизаторы сменили стратегию. Из городских и сельских пролетаризированных и криминальных частей были сделаны «летучие отряды», которые невиданными способами физического и психологического действия за три дня приводили крестьянское общество к покорности. И дело пошло. Это был приём устрашения, санкционированный вышестоящим партийным управлением.

Вспомните инструктивное наставление: «Не бойтесь перегнуть палку! Мы вас прикроем». Вот фрагменты из жалобы фермеров села Зоновского Юргинско- го района Тюменского округа на имя т. Стиль, орфография и пунктуация жалобы сохранены. Широбокова, когда с. Зоново было разбито на четыре участковые собрания, то была объявлена на 100 процентов коллективизация, вступление в колхоз.

По хорошей воле-то никто не вступал. За невступление в колхоз вывезли у фермеров семенной фонд в два-три часа, не указывая раскладки с десятины… Востребовали уплату всех налогов, страховок, муниципального займа и т.

Не уплатившим — высылка на болотистое место, кочки и т. Видя таковой ужас, люд стал заходить, и часть вошла в колхоз. Бригада прожила всего трое суток. При таковой опасности либо переломе жизни вышло мощное ликвидирование скота в 50 процентов. По выезду бригады было доверено председателю сельского совета Васильеву продолжить начатое дело. Товарищ Васильев стал проводить собранья под всякими страстями и опасностью, накладкой займа, семенного фонда в приятном порядке и самовольно выгребал хлеб и создавал поломки замков в амбарах, у невходящих людей в колхоз оставляли на едока по одному пуду хлеба до новейшего урожая… За невступление в колхоз на лесозаготовки выслана крупная часть бедноты.

По отъезду из дома отобрали крайний хлеб, семечки, мясо, сено …всё под чистую…». Подписавшиеся под жалобой фермеры просили т. Сталина не бросить их жалобу без внимания, указав, что это был произвол местной власти, который нанёс большой вред государству, а также крестьянам середнякам и беднякам-хлеборобам. В жалобе прописана не вся правда, так как подписанты либо не знали, что творилось в остальных сёлах и деревнях Юргинского района, а ежели и ведали, то сознательно не написали о этом, понимая, к чему могут привести эти откровения со стороны местных властей.

Полагаю, что жалоба не дошла до адресата. Её «выловили» на почте в Тюмени. А когда опосля публикации статьи Сталина «Головокружение от успехов» и её обсуждения в низовых партийных органах о ней вспомнили. Так как верховная власть указала провести показательные судебные процессы в одном из районов каждого округов нашей большой страны. В Тюменском окружении выбор пал на Юргу. Выездная сессия Тюменского окружного суда Уральской области, состоявшегося 20—25 мая года в селе Юргинском, разглядела уголовное дело по обвинению людей всего 32 человека, из их 19 комсомольцы в возрасте 18—19 лет в преступных деяниях, совершённых в процессе ускоренной коллективизации.

Все подсудимые — малограмотные. Посреди их партийное управление района, уполномоченные, комсомольские активисты и милиционеры. В деле есть всё: убийство, пытки, насилия, издевательства. Вот некие факты, которые были вскрыты во время судебного процесса Выше упомянутый Широбоков 24 года — заведующий АПО рай- кома, в качестве уполномоченного по Соколовскому сельскому совету «прославился» тем, что, решая вопросец о высылке «кулаков», а по сущности твёрдых, принципиальных владельцев, надавив на членов Пленума сельского совета опасностями и арестами, выселил лишенцев деревни Дмитриевки за одну ночь.

Из 22 раскулаченных и высланных владельцев 10 оказались середняками, а восемь — бедняками. Этот партийный деятель был обвинён и в грабеже имущества раскулаченных людей. В деревне Бучихе он сорвал с кулака, отправляемого на выселение, тулуп, пимы и предлагал это сделать и иным коллективизаторам. Они охотно следовали его призывам. В судебном деле 1-го из активных подельников Широбокова, некоего Трухина старшего бригады коллективизаторов, ранее судимого вятского сапожника, зафиксирован таковой факт.

В ночь выселения лишенцев из деревни Дмитриевки 22 декабря года вместе с членами данной бригады Брагиным и Зыряновым, он глумился над несчастными, полураздетыми «богача- ми», вывозил их за деревню, под ружейную канонаду, инициируя тем самым расстрел. На подворье бедняка Фисенко разыгралась драма. Его супруга находилась в послеродовой горячке. Он упрашивал Трухина повременить с отправкой хоть на день-два, но получил отказ. А ког- да роженицу, находившуюся в беспамятстве, положили в повозку, он выдернул из-под неё тулуп и забрал для себя.

Трухин подталкивал собственных подельников к грабежу обездоленных и подавал им в этом пример. У лишенца Попова он забрал мясо и тулуп, у Южакова отобрал шубу и валенки… Его подельник Брагин снял с обвиняемого Раевского шубу и надел на себя… Моношкин Миша 28 лет — ответственный секретарь райкома партии был обвинён в убийстве старосты юргинской церкви Мезенцева, который, видать, оказался самым стойким из всех, оставшихся не удел церковных служителей.

Этих бедолаг не один раз приводили в райисполком для перевоспитания возможно, требовали дать спрятанные церковные ценности. Мезенцев же оказался твёрдым ореш- ком. Он отбивал все атаки притязателей и сам шёл в пришествие. Душа Моношкина не выдержала такового издевательства, и он приговорил его к погибели. Приказ первого секретаря райкома партии выполнили Дмитриев 36 лет и Анисимов 28 лет. 1-ый был уполномоченным по обобществлению семян, а по прямой должности боролся с «религиозным дурманом» и выявлял сокрытые церковные ценности, а 2-ой курировал ускоренную коллективизацию на местности Хмелёвского сельского совета.

Они подкараулили Мезенцева на заснеженной дороге в ночь с 19 на 20 декабря, когда он ворачивался из Юрги в деревню Заворуеву. Анисимов выстрелил в него из пистолета 5 раз. Опосля что Дмитриев бил его ногами, а Анисимов стукнул по голове палкой и проломил несчастному череп. Сотворив чёрное дело, убийцы скрылись.

Но господь хранил Мезенцева. Очнувшись, он приостановил лошадка и развернул её в сторону Юрги. Она и доставила его прямиком к районной больнице. Там он оклемался и пошёл на поправку. Таковой расклад не устроил Моношкина.

Он в союзе с председателем РИКа Гурко и медсестрой Комаровой, членом партии с года, его отравили. Яд достал Гурко, а передал его Комаровой лично Моношкин. На суде всплыли и остальные неблаговидные делишки заговорщиков. Дмитриев и Анисимов пытками вымогали у фермеров зерно и заставляли к вступлению в колхоз. Разламывали пальцы на руках, обливали прохладной водой и кидали в стылые амбары.

При обыске у Дмитриева были обнаружены спрятанные церковные ценности: золото, оцененное в рублей, серебро — на сумму 41 руб. Вот ещё два фигуранта, обвиняемые в издевательствах, пытках и мародёрстве — Изотов и Иванов. Они, будучи уполномоченными по объединению семенного фонда в деревнях Заворуевой и Хмелёвке, выколачивали зерно из владельцев подворий физическими и моральными пытками. Вызывали сельских владельцев в кабинет и пытали без очевидцев.

Угрожали расстрелом, сажали «для размышления» в амбар при 30 градусах мороза. Таскали фермеров за волосы. Потаскав, те- саком срезали их с голов. Совали в рот тесак. Изотов вставил ружьё в рот крестьянину Перевозкину, а Иванов выстрелил в пол.

Загнули ему ноги и кололи в зад шилом. Не добившись согласия вступить в колхоз и сдать «спрятанное» зерно, они посадили его в прохладный амбар. Всех владельцев, которые противился их воле, они пропускали через эту функцию, не взирая, кто пред ними, мужчина либо дама. Горлатову Матрёну Изотов, войдя в раж, исколол шилом. Он нанёс ей три удара в шейку и восемь в ягодицы. Матрёна не сдалась, тогда Изотов сбил её с ног, пинал ногами, таскал за волосы и бил о пол головой, приговаривая: «Нюхай, где хлеб, нюхай!

Матрёна и здесь вы- стояла. Тогда издеватель запихнул ей в рот тесак с криком: «Полезай за душой! Когда Горлатова растеряла сознание, то ее так же, как и остальных бросили в прохладный амбар. Таковых фактов в судебном материале много, всех не перечислить. Каковой же результат судных юргинских дней? Моношкина бывшего рабочего тюменского завода «Механик», выпускника годичной партий- ной школы, ответственного секретаря райкома партии, за компанию убийства крестьянина Мезенцева, трибунал приговорил к 10 годам лишения свободы.

Комарова, непосред- ственная отравительница Мезенцева, получила три года со серьезной изоляцией. Но, беря во внимание, что Комаровой изоляции от общества не требуется, трибунал в силу статьи 53 УК, здесь же в зале суда освободил её из-под охраны. Изотов за пытки и издевательства получил семь лет, Халин — 6 лет, Дмитриев за убийство Мезенцева — восемь лет, Анисимов и Иванов — по два и три года соответственно.

Двенадцать активных участников коллективизационной вакханалии отделались лёгким испугом, получив от 1-го года до трёх лет условно. 6 человек трибунал признал невиновными. Под стражей остались 14 человек. Был ли Юргинский район особенным сборищем негодяев? Естественно, нет. Они действовали по обычной, заблаговременно разработанной про- грамме, получали одни и те же наставления и аннотации, как здесь не вспомнить возмущение талицких партийных активистов. Судить нужно было коллективизаторов всей страны, включая и Верховный штаб.

А сейчас незначительно статистики. На 1 июня года в колхозы страны было записано около миллиона крестьянских дворов, на 10 марта года — уже около 15 миллионов. А на 1-ое сентября года их осталось всего около 5 миллионов. В это время в народе родилось крылатое выражение: «Кто за гриву, кто за хвост — растащили весь колхоз». Основная масса фермеров против воли загнанных в колхоз, прихватив «саврасок» и «бурёнок», распрощалась с колхозом.

Удовлетворенность их была невероятной, но недлинной. Это отступление Сталина от генеральной полосы ускоренной коллективизации и наказанье «зарвавшихся» мастеров заплечных дел, укрепило его авторитет посреди фермерской массы, и он шагнул на новейшую ступень в укреплении культа собственной личности. Но ужас, посеянный в душах отверженных и гонимых, необъяснимой жестокостью местной власти, остался.

Наиболее дальновидные из их соображали, что это не конец, а лишь начало их «крестного пути» и они на уровне мыслей примеряли на свои головы «терновые венцы» мучеников. Соответствующая деталь: лишь за месяц до публикации статьи Сталина «Головокружение от успехов» в республики, края и области были «спущены» контрольные числа по ликвидации кулацких хозяйств в связи с ускоренной массовой коллективизацией.

Таковым образом, ре- гиональные власти получили сигнал: «Готовьтесь! Вот некие данные из «Особой папки», скрытых материалов, рассмотренных на закрытом заседании Уралобкома ВКП б от 5 февраля года приложение к п. В преамбуле сказано: «Ликвидация кулацких хозяйств находится в органической связи с массовым развитием обществ бедноты и середняков и является неразрывной составной частью процесса сплошной коллективизации». Дальше шла речь о сплочении батраков и бедняцких хозяйств с при- влечением середняков для сотворения коллективных хозяйств.

Есть и ссылка на то, что эта работа в неких районах подменяется голым раскулачиванием. В данной связи указывалось, что экзекуция над кулаками обязана основываться на развёртывании инициативы и активности, в первую очередь, батрацко-бедняцких масс и при их поддержке. Даны наставления о порядке проведения конфискаций кулацкого имущества. В первом разделе была дана классификация репрессий выселяемого кулачества. Его представителей поделили на три категории. В первую попал контрреволюционный кулацкий актив, который в гражданскую войну служил в Белоснежной армии и с орудием в руках выступил против русской власти в году.

Эта категория крестьянства под- лежала немедленному аресту с следующим срочным оформлением их дела во внесудебном порядке по полосы ОГПУ. Большая часть из их были расстреляны по решению «троек». Во вторую категорию попа- ли более зажиточные кулаки и полупомещики, которые подлежали высылке в порядке принудительной колонизации в малозаселённые и необжитые районы северных округов области. В третьей категории оказались другие кулаки, которых было указано расселить на худших окружных землях снутри округов.

На практике местные коллективизаторы ввели негласную четвёртую категорию, в которую попали справные хозяева, не подпадавшие ни под одну из перечисленных выше категорий. Их никуда не выселяли, оставляли в собственных домах, а имущество забирали активисты и разделяли его меж собой.

По первой категории Уральской области был доведён план в количестве 5 тыщ человек. По 2-ой категории область была должна выселить за пределы округов 15 тыщ хозяйств. В Свердловске их расписали по округам. На долю Челябинского и Троицкого округов пришлось по хозяйств, Курганского — , Ишимского — , Тюменского — , Шадринского — , Сарапульского — , Пермского — , Ирбитского — , Свердловского — , Тагильского — и Златоустовского — Определение количества репрессированных кулацких хозяйств третьей категории было возложено на окрисполкомы с переложением на их всей меры ответственности за необходимость и организованность проведения данной нам операции.

Всего семей. Тобольскому округу план раскулачивания по 2-ой и третьей категории доведён не был с учётом того, что он воспринимал ссыльных из округов Уральской области и остальных районов страны. Но «обиженные» тоболяки настояли, чтоб и им область довела план раскулачивания по указанным категориям кулацких хозяйств, мотивируя собственный запрос тем, что и у их много контрреволюционных частей и ярых кулаков.

Их просьба была удовлетворена. К выселению и конфискации имущества не подлежали семьи красноармейцев, командного состава РККА и бывших бардовых партизан. Помнили большевики действия года и очевидно побаивались «человека с ружьём». 2-ой раздел Постановления определял порядок выселения и расселения кулаков. В нём указано, что сроки проведения работ по выселению кулаков первой и 2-ой категории устанавливает ПП ОГПУ, при условии их завершения в наикратчайшие сроки.

Что же выходит? Ещё не размещена статья Сталина о ретивых коллективизаторах, ещё не отшумели судейские баталии над извергами рода людского, а новенькая доза адреналина уже впрыснута в сознание авангарда коллективизаторов. Тогда возникает сомнение: отбудут ли наказание 14 юргинских садистов? Ведь их обеспеченный опыт по стремительным темпам коллективизации может быть нужен. А сейчас последующий посыл в адресок окружных организаций: направить особенное внимание «на недопустимость конфигурации как установленных размеров 2-я категория , так равно и сроков проведения работы, что влечёт за собой дезорганизацию порядка транспортирования и создаёт исключительные трудности в районах расселения» Партийные фавориты Уральской области, вписывая эти строчки в По- становление, знали, что творится в её северных районах: Соликамске, Надеждинске, Тобольске.

В феврале-марте года все пересылочные пункты были забиты жертвами «великого перелома». Нечеловеческие условия транспортировки, скопление лишенцев, холод, голод и неустроенность, в местах расселения, обусловливали высшую смертность гонимых кормильцев и поильцев нашей большой страны. Первыми «смертную чашу» выпили старики и малыши. Покойников не хоронили, а складывали в штабеля. Было не до похорон…. К марту года в Тобольск и его окрестные сёла и деревни пешим ходом через Тюмень было отправлено из Тюменского округа человека, из остальных округов Уральской области — человек, из центральных и южных областей Рф — человека.

1-ый секретарь Тобольского окружкома партии Игнатенко жаловался в Уралобком ВКП б : «Эшелоны к нам движутся с таковой быстротой во времени и с массовым напором, что непременно застало нас неподготовленными. Не считая того мешает страшно катастрофический холод, который доходит до 35—37 градусов… На данный момент идёт спешная работа по подготовке городка Тобольска к превращению его в сплошной лагерь для кулачества.

Освобождаем практически всё вероятное, даже решили закрыть кино». К концу марта не лишь Тобольск, но и населённые пункты, расположенные в Прииртышье и Притоболье, были переполнены ссыльными. Некие партии невольников гнали в заснеженные леса, высаживали и приказывали самообустраиваться. Потому новейший шаг раскулачивания, связанный с перемещением и расселением спецпереселенцев, готовился кропотливо.

Маршруты движения поездов и гужевых эшелонов рассчитывались по минуткам. В последующих позициях второго раздела Постановления чётко про- писаны деяния и ответственность коллективизаторов всех уровней: округов, районов, сельских советов, батрацко-бедняцких собраний и собраний колхозников. Все свои решения и деяния они должны были осуществлять с оглядкой на ОГПУ. Что же разрешалось взять в дорогу подневольным спецпереселенцам? Прямо скажем — мало. Из предметов домашнего обихода — одежду, постельные принадлежности, бельё, посуду.

Не считая того, простые средства производства в согласовании с нравом работы ссыльных на новеньком месте для каждого взрослого человека — топор, пилу, лопату, лом. Каждой семье разрешалось брать продукцию на три месяца и валютные средства в сумме 500 рублей для про- езда и обустройства. На бумаге всё смотрелось пристойно, а как это было на самом деле вы, дорогой читатель, уже осмыслили, читая информацию о судебном процессе над юргинскими коллективизаторами. 3-ий раздел Постановления был посвящён распоряжению конфискованным имуществом.

Указано: кто возглавляет изъятие принадлежности кулаков, кто заходит в бригады конфискантов, как оно обязано приходоваться, кто имеет право им распоряжаться. Речь идёт о земле, жилых помещениях, хозяйственных постройках, одежде, облигациях, сбер книгах, вкладах и паях кулаков в кооперативные компании. В заключительном разделе Постановления ещё раз обращалось внимание Окружкомов не на словах, а на деле усилить партийное управление работой по раскулачиванию в районах и сельсоветах.

Сообщалось, что для улучшения оперативной работы в Окротделы ОГПУ на постоянную работу направляются девяносто опытнейших партийных и русских функционеров. Задачку полной ликвидации кулачества Сталин, как идеолог, не ограничивал лишь экономическим и политическим ликвидированием. Но под влиянием протестов против больших жертв, ему пришлось сделать шаг назад. Неподготовленность и незапятнанный прагматизм при- вели к чрезвычайным потерям, которые было нельзя оправдать необходимостью перелома.

Депортация «кулачества» шла в ногу с коллективизацией. Это были две стороны 1-го и того же процесса — политики «большого скачка» в социализм. В поисках средств реализации политической за- дачи Сталин задумывался лишь о технике дела. Его не сдерживали моральные суждения, не страшили людские жертвы. Отмежевавшись от «левых» загибов» и «искривлений» в ходе коллективизации, Сталин вновь взялся за реализацию собственной идеи — перешёл к активному наступлению.

Выждав, и ослабив пресс на возможных колхозников, он усилил пришествие на кулачество, полагая, что этот ход подтолкнёт беднейшее крестьянство и середняка на путь к коллективному хозяйству. Устрашение на новеньком шаге фермерской ссылки сыграло не последнюю роль в ускоренном коллективизационном процессе.

Понят- но, что из 2-ух зол крестьянин избрал наименьшее. Поглядим на сухие числа статистики, за которыми скрыты миллионы человечьих жизней. На 1-ое сентября года в стране было зафиксировано тыщ крестьянских дворов, загнанных в колхозы. К первому января года их количество возросло на тыщи крестьянских хозяйств.

Коллективизационный кнут начинал раскручиваться с ужасающей быстротой. С первого сентября года по 1-ое января года количество дворохозяйств, вошедших в колхозы, увеличивалось в среднем по тыщ за месяц. В январе года прирост, вступивших в колхоз составил тыщ, в феврале — , в марте — , в апреле — , в мае — , в июне — , в июле — , в августе — , в сентябре — , с октября по декабрь — , то есть в среднем по тыщ в месяц. На 1-ое января года в колхозной системе насчитывалось уже тыщ крестьянских хозяйств, либо 63,7 процента к их общему количеству.

Задачка, по- ставленная Сталиным, по большому счёту, была решена. А с января года вновь начался обратный отсчёт. К апрелю года количество крестьянских дворов, входящих в колхозную систему, сократилось на тыщи, к первому апреля — на тыщ, к первому июня — на тыщ и на 1-ое января года их оста- лось в колхозной системе тыщ. В чём же дело?

Для того, чтоб разобраться в причине спада коллективизационного процесса и его обратного отсчёта, нужно по- глядеть на явление с иной стороны. Для начала вспомним жалобщиков Юргинского района. Не одни зоновцы взялись за ножики. В зимнюю пору года вся большая Уральская область, вся страна перевоплотился в сплошную бойню. Деревня, потрясённая издевательствами, пытками, конфискацией имущества и скота, сопутствующими принудительным загоном в колхоз, начала свёртывать создание.

Нажитое годами и поколениями имущество продавалось за бесценок. Почти все селяне, спасаясь от насилия и произвола, устремились в городка и скрытые необжитые «медвежьи углы». Скот, что именуется, пошёл под ножик. Поголовье большого рогатого скота на 1-ое января года по статистической отчётности составило 70 тыщи голов, а на 1-ое января — 38 тыщ голов либо 54,4 процента.

Вы скажете, что были ещё овцы и свиньи. Да, были, но и поголовье овец за эти годы сократилось со ,7 млн. Что касается свиней, то опосля резкого сокращения их поголовья в году около 1,5 млн. Но свиноводство выступало соперником человека в потреблении зерна, этого дефицитнейшего продукта. Какое же количество зерна получала страна в обозначенные годы?

Четкого ответа на этот вопросец отдать нереально. Понятно, что вы удивитесь, прочитав это предложение, но это настоящая правда. Раз- берёмся с сиим вопросцем на примере года. В этом году с пло- щади 99,7 млн. Но есть ещё независящая оценка современных профессионалов — 54, 8 — 60,8 млн. Разброс, как лицезреем, большой. Есть этому и причина. Дело в том, что разработка уборки зерновых культур была смешанная. Огромную часть убирали по старенькой фермерской технологии: нажимали вручную, жатками, вязали в снопы, ставили их в суслоны для просушки.

Опосля просушивания везли снопы на колхозные тока, укладывали в скирды и обмолачивали их с по- мощью дробилок. Молотьба растягивалась на долгие месяцы, что и путало все карты заинтересованных лиц. Часть зерновых культур убиралась и обмолачивалась комбайнами — быстро и наименее трудозатратно. Но влажность зерна была высочайшей, а сушильного хозяйства, в сегодняшнем осознании, в колхозах и совхозах не было.

Не было его и на глубинных муниципальных складах — свезённых на одну площадку кулацких амбаров. Там его, в ожидании сушки на подовых сушилках, долгое время хранили в буртах. Там от высочайшей влажности оно грелось и «сгорало» в пепел.

Часть зерновых культур оставалась в поле неубранной и уходила под снег. Это совсем запутывало учёт. Тем не мене, ежели возьмём за базу независимую оценку современных профессионалов, то получим наиболее либо наименее настоящую цифру валового сбора зерна в рассматриваемые годы. Итак, в году сбор зерна мог колебаться в пределах 57 — 65 млн. В — 55,0—61 млн.

Эти числа полностью настоящи, ежели учесть, что урожайность зерновых культур в рассматриваемые годы колебалась в пределах 6 — 7 центнеров с гектара. Но никто не оспаривает характеристик муниципальных заготовок зерна. По всем источникам в эти годы они схожи. Это зерно шло на пайки городским рабочим и их семьям, лагерному рабочему люду, военнослужащим, органам охраны муниципального правопорядка, партийным и комсомольским работникам и их семьям, на продажу за предел.

Остаток меж произведённым и заготовленным государством зерном распределялся на семечки, на корм скоту, на оплату услуг работникам МТС и на оплату труда колхозников, которые его, фактически, не получали. Как распределялись продукты питания в городке, читайте документальную книжку Александра Базарова «Хроника колхозного рабства» в очерке «Ребячье мясо».

Перейдя в е годы на карточную систему распределения товаров, при годовом 7 килограммовом потреблении мяса и жёстким, не обеспечивающим потребности человека, распределением остальных товаров питания, страна вкатилась в системную голодовку. А в году «ухнула в омут» голодомора. Верным признаком голода является резкое увеличение рыночных цен на продукты питания.

Поглядим на динамику цен ржаной муки в городках страны. В — гг. В — от 0,28 до 0,75 руб. Сопоставив числа уменьшения количества крестьянских хозяйств в колхозах с ценовым рядом на ржаную муку, увидим, что с середины года системная голодуха перебежала в новое качество — ГОЛОДОМОР. Он накрыл всю страну. Погибших от голода людей, никто не считал, таковой статистики нет.

Это были жертвы сталинской идеи «ускоренной коллективизации». Делая упор на данные рождаемости и смертности в году и сверхсмертности — гг. Из их 7,3 млн. Есть в научной периодике и остальные числа, которые не- сколько ниже вышеназванных характеристик, но в принципе это никако- го значения не имеет. В крайнее время в публикациях встречаются и обобщающие числа голодоморов русского периода: — гг. Вывод демографов такой: В эти годы, когда вся страна посиживала на «диете» святого Антония, людей погибло больше, чем на фронтах Великой отечественной войны.

Хотя четкие данные о смерти боец не названы до реального времени. Поначалу мы желали по этому показателю сравняться с германцами, и сходу опосля войны называлась цифра в пределах 6 миллионов боец и офицеров, в годы Хрущёва — 40 млн.

А что считать! Жизнь человека-пешки — копейка. Сейчас поглядим, каковой был этот смертный путь «на Голгофу» обычного русского человека. Первым шагом на пути к голодной погибели стал год, когда руководители страны закрыли нэп и возвратились к продразвёрстке.

Кризис хлебозаготовок — годов привёл к общему недочету хлеба в городках. В эти годы вводилось нормирование главных товаров питания. К концу года наиболее 30 млн. В на- чале года некие продукты пропали из пайкового перечня, но количество потребителей пайков продолжало расти и к началу лета года достигло 38 млн.

Сейчас горожанам, не говоря о селянах, которые уже издавна перебежали на подножный корм, приходилось как-то добывать эти продукты самим. Предполагалось, что разницу компенсируют местные власти. Но у их для этого не было никаких резервов. В итоге, смертность посреди городского населения Украины, Северного Кавказа и Нижней Волги, удвоилась. Всюду росло недовольство. В текстильных районах проходили голодные бунты.

Со строек уходили рабочие, которым не давали продуктовых карточек. За исключением пары областей на Украине, в весеннюю пору и в летнюю пору года смертность в городке была выше, чем в деревне. Но, в массе собственной, смертность сельских обитателей во всех регионах страны была несоизмеримо выше. Не получая валютного вознаграждения и натуральной оплаты за труд, колхозная деревня жалась к городкам. Но город не мог им отдать ничего.

Они погибали около дорог, шляхов, стальных дорог и вокзалов. Бедствие было таковым, что раз- дутые трупы длительное время никто не убирал. Ужас и безразличие сковали людей. В сводках ГПУ стала появляться информация о вариантах людоедства и трупоедства в различных регионах страны. Кто же виноват в данной для нас ужасной катастрофы народа? Предпосылки были названы, а вы, читатель, выводы делайте сами. В повестях и повествованиях, собранных в книжке, показана только малая толика страданий, выпавших на долю наших предков: прадедушек и прабабушек, их отпрыской и дочерей, наших отцов и матерей.

И мы, их потомки, должны знать правду о этих катастрофически событиях в истории нашей Родины, хотя бы потом, чтоб не наступать на эти грабли по второму и третьему разу. Но, похоже, уже опять наступили… История обязана отражать правду, а не вымысел. Некие собратья по перу упрекают меня в том, что я очень нетерпим к русскому прошлому.

Зачем-де ворошить старое? Да и кто бы мы были, без русской власти? Скажу, что история не бывает старенькой, она постоянно молода. Но, к со- жалению, власть предержащие верстают её под себя опять и опять. Они запамятывают о одном: время её переверстает и она омолодиться Хотя история, как понятно, не знает сослагательного наклонения, попробую возвратиться в прошедшее и поразмыслить над тем, кем бы мы были сейчас, ежели бы деструктивные силы не «подстрелили» Россию на взлёте.

Не напрасно в народе говорится: «Настоящее — перед очами, а прошедшее — за плечами». Груз прошедшего к началу ХХ века оказался безмерным не лишь для нас грешных, но и для русской государственности. Крепостное право, введённое первыми царями из рода Романовых и сотрясающие Россию крестьянские войны, Принятие церковно- го греческого устава при царе Алексее Михайловиче и раскол веры, способствовавшие порождению безверия и нигилизма в заблудших душах.

Половинчатая фермерская реформа года, по которой кормильцы Рф попали на полста лет в новейшую, на этот раз банков- скую кабалу. К году они уже заплатили тройную стоимость за свои надельные участки. Так, одна за иной вбрасывались клади пороха в бочку крестьянского недовольства. К началу ХХ века, под влиянием внутренних событий и наружных действий, ситуация в Рос- сии была накалена до предела. 1-ый взрыв рванул в году. На авансцену Русской империи выдвигается П.

Его решительные и конструктивные неоднозначные реформы привели на- род в сознание. Опосля года Наша родина по темпам промышленного развития вновь вышла на 1-ое место в мире. К году по сопоставлению с годом добыча нефти возросла на 65 процентов, соли — на 42,5, золота — на 43 процента, угля — в 3,1 раза, чугуна — в 2, 5 раза, железа и стали — в 2,2 раза, меди — в 3,8 раза. Тоннаж торгового флота за это десятилетие удвоился. Сельское хозяйство на базе развития кооперативного движения, не уступало по темпам развития индустрии каждое крестьянское подворье к этому времени состояло в 6 — 7 видах кооперации.

К году лишь кредитных товариществ в стране насчитывалось около 15 тыщ с 10 миллионами вкладчиков. То есть каждое 2-ое крестьянское хозяйство было членом этого кооперативного объединения. Количество потребительских кооперативов к году по сопоставлению с годом возросло в 7,4 раза. Создание зерна за этот период возросло на 32,4 процента, сбор хлопка вы- рос в З, 9 раза, создание сахара — в 2,3 раза. Сибирь в это время по ряду экономических событий специализировалась на производстве животноводческой продукции.

К этому времени в Сибири действовало около четырёх тыщ маслодельных заводов и около половины из их были кооперативными. Каждое крестьянское под- ворье было членом-пайщиком этих производственно-торговых компаний. В году из Сибири в западном направлении вывезено ,7 тыщ пудов масла. И фактически всё оно ,1 тыс. С года по год в Рф удвоилось количество ярмарок и торжков.

Лишь в Тобольской губернии к этому времени их насчитывалось выше Было что продавать сибирскому, да и российскому мужчине. В центре европейской Рф бучилась и бурлила Нижегородская ярмарка. Её торговый месячный оборот достигал 80 миллионов обеспеченных золотом рублей. На Урале процветала ирбитская ярмарка с оборотом 30— 35 млн. В Сибири — ишимская зимняя Никольская ярмарка с оборотом до 5 миллионов рублей.

К её открытию забивалось около 100 тыщ голов большого рогатого скота и около трёхсот тыщ овец. Мясо расходилось по горнозаводским районам Урала, шкуры скупали кожевенники Тюмени и среднеазиатских регионов. Ишимская ярмарка определяла мировые цены на сало баранье и сало говяжье. Его продавалось в Рф, европейских и азиатских странах до миллиона пудов раз в год. Сибирь в то время была «золотым Клондайком» Рф.

Западный мир удивлённо взирал на расправлявшего широкие плечи восточного колосса. Сбывался прогноз великого российского учёного Д. Менделеева, который был обнародован им в капитальном труде «К познанию России». Он писал, что к середине ХХ века страна будет выходить на ведомую роль посреди иных стран и народов, а её население приблизится к млн. Такие прогнозы в начале ХХ столетия публиковали и западные спецы, изучавшие экономический потенциал Рф, лишь время воплощения прогноза Д.

И Менделеева они относили к началу 30-х годов. Предначертанное Д. Менделеевым направление развития Рф и претворял в жизнь Столыпин. Параллельно с аграрной реформой шла реформа армии, судебной системы, гос системы управления, наружной политики и образования. В разработках, касающихся второго шага развития Рф, окончание которого было намечено на год, предусматривалось создание 5 тыщ технических училищ, средних особых и высших учебных заведений. Это ответ на вопросец о том, в какой стране пришлось бы нам жить, скажем, в году.

Уж образование-то мы бы точно получили, уважаемый оппонент. Но вернёмся в год. Такое развитие событий не устраивало геополитических против- ников Рф и тех, кто эту политику направлял. На Столыпина мировой политической закулисой была объявлена реальная охота. Её наёмники из числа тех, что мы называем сейчас «пятой колонной» опосля бессчетных попыток его убийства, сделали это пакостное дело в Киеве, куда Столыпин прибыл в составе Совета министров по случаю открытия монумента Александру 11, в ознаменование пятидесятилетия освобождения фермеров из крепостного рабства.

Первого сентября года агентства и газеты Рф взорвались неожиданной вестью: «…В городском театре Председатель Совета Министров Столыпин ранен выстрелом из пистолета. Злодей задержан». Правонарушителем оказался ассистент присяжного поверенного и «по совместительству» агент тайной охранки Дмитрий Богров — отпрыск обеспеченного киевского домовладельца.

По материалам следствия имя правонарушителя — Мордко Гершевич Богров, иудейского вероисповедания. Трибунал, признал его убийцей одиночкой. Но так ли это? Все ли версии были конкретно проработаны? У почти всех современников эти вопросцы вызывали сомнения. Подогрела их и скорая казнь Богрова. Он был повешен 12 сентября, спустя 6 дней опосля кончины Столыпина. Сейчас к восьми имеющимся версиям убийства Столыпина добавилась ещё одна — «след» социалистов-революционеров.

На него в первый раз намекнул киевский губернатор Гирс, который на базе до- клада охраны внешнего наблюдения сказал в следственный коми- тет, что Богров накануне убийства встречался в ресторане, расположенном напротив театра, с известным эсером Лейбой Бронштейном. Но следственный комитет не принял его во внимание. А зря. Ведь за спиной сербского студента Гаврилы Принципа, убившего в году наследственного царевича австрийской империи Франца Фердинанда, маячила та же самая наизловещая фигура.

Геннадий Сидоровнин, создатель большого фолианта «П. А Столыпин: жизнь за Отечество» 57 усл. Вот что о нём пишет Г. Сидоровнин: «… достаточно щедрый в собственных литературных откровениях, обширно растиражированных в зарубежье, а следом — в Рф.

Валентинов-Богров ни слова не проронил о собственной приметной схожей связи с убийцей премьера, который доводился двоюродным братом, и с которым жил в одном доме. А меж тем из разных источников следует, что его влияние на Дмитрия Богрова и в киевский период, и в бытность их совместного проживания на Петербургской квартире было довольно велико. Любопытно и то, что пришедший к власти Ленин-Ульянов в году лично помогает родственнице Дмитрия Богрова — Валентине Львовне Богровой и родному брату Богрова — Владимиру Богрову уехать из Рф в Германию, а позже терпит Богрова-Валентинова, невзирая на прежнюю их размолвку, о которой он написал в собственных «Встречах с Лениным…».

Дальше Сидоровнин обрисовывает, какими благами был «обсыпан» со стороны новейшей власти Богров-Валентинов-Вольский, какими он владел льготами, как он во время г. Сидоровнин задаётся вопросом: как же злопамятный Ленин, который уничтожал, загонял в тюрьмы и лагеря, высылал за предел почти всех собственных бывших союзников, «тех, с которыми рушил монархию… И дерзкого Валентинова у Ленина было довольно оснований сгноить либо слегка «опустить».

Но он терпит его и даже допускает во власть». И дальше высказывает предположение: «Так, может быть, из благодарности за такую услугу, за которую можно было всё запамятовать и простить? Рискнём сделать предположение: не исключено, что по наводке самого Ильича Валентинов указал собственному двоюродному брату Богрову на премьера Столыпина, который для бесов Рф был страшнее царя? Столыпина Г. Сидоровнин добавляет новейший след.

Столыпин в одной из думских речей говорил, что для фуррора реформ необходимы лет 20 покоя. Но убийство Столыпина прервало эволюционный путь развития страны. Николай 11 нарушил завет отца, который благословил его на смертном одре словами: «России не с кем воевать и не для чего воевать. Рф не страшна сама война, а её последствия». Опосля смерти Столыпина рядом с царём не было человека, который удержал бы его от рокового шага. Катастрофа великого российского муниципального деятеля П.

Столыпина, убитого в расцвете сил, вылилась в несчастье народов Рф. История его основания уходит в глубь веков. Доподлинно понятно, что первыми поселились тут выходцы из Устюга Великого — монахи Михаило-Архангельского монастыря. Какая нужда принудила великоустюжских служителей божьих перевалить через Камень и обустроиться на сибирской земле? Не распространение идей христианства, не укрепление в вере новообращённых подвигли монахов на освоение новейших земель в далёком краю, а чистейший практицизм.

Дело в том, что в связи с колонизацией Сибири русские монастыри должны были раз в год поставлять в Зауралье продовольственное зерно. Путь этот был длиннющий и страшный Нередко монастырские фермеры, ушедшие с хлебным обозом, обратно не воз- вращались. Архимандрит Михаило-Архангельского монастыря Арсений запросил у царя Алексея Михайловича вотчину на реке Исети, с которой могли бы поставлять хлеб «в государев кошт на месте».

Его просьба была удовлетворена. В году монастырю было выделено десятин пахотной земли. В последующем году 10 монастырских работников во главе со старцем-строителем Варлаамом приступили к освоению вновь при- обретенной землицы. Известны и 1-ые поселенцы, они названы в дозорной книжке Тобольского Софийского дома за год: Хабаров, Токмаков, Вепрев, Кобелев, Кремлев, Пахомов и остальные.

Позже к устюжанам подселились сольвычегодцы, важевцы, белозерцы — Вешкурцевы, Приваловы, Акинфиевы, Смольниковы. В 1-ые годы устюжане корчевали берёзовые редники, заводили пашню, обустраивали монастырскую заимку: строили избы для жилища, кельи для Варлаама и монахов, церковь Архангельская заимка росла, ширилась, набирала силу и скоро получила статус слободы.

К концу XVII века в неё входили фактически слобода Архангельская и три деревни: Скородум, Сплывайка и Денисова, в которых жили 70 самостоятельных владельцев и 48 из их были устюжанами. В предстоящем земельное утеснение привело к освоению новейших территорий, образованию новейших деревень: Яровской, Таловки, Куликовой, Кирьяновой, Горбуновой, Зубаревой, Протасовского выселка В их по налоговой описи значилось дворов, обитателей, десятин пашни, десятин сенокосов, лошадок, скотин, овец, 12 магазинов и лавок, 82 ветряные мельницы, 5 мельниц-водянок, три маслодельни, три маслобойки и 13 кузниц.

На местности волости действовало 5 торжков по два — в сёлах Архангельском, и Денисовском, один в Сплывайке и ярмарка в селе Архангельском. Михайловская ярмарка проводилась с 6 по 10 ноября старенькый стиль и приходилась на день празднования 8 ноября православной церковью Ладокийского Собора начало IV в. Сразу Собор указал, что над всеми ангельскими чинами поставлен Господом святой Архистратиг Миша «кто как Бог» , изгнавший с небес на землю возгордившегося и восставшего против Создателя Сатану с его под- ручными.

Церковь в селе Архангельском была построена г. Позже была построена каменная церковь с 3-мя престолами. Основной престол был освящен в честь Архистратига Миши, а боковые приделы — в честь сорока великомученников и первосвятителей Петра и Павла. Большущая торговая площадь в центре села, заставленная сборными лавками и прилавками, искрилась радужным многоцветьем.

Разномастные флажки и гирлянды картонных цветов, прикреплённых к амбарам и лабазам, к перилам моста, перекинутого через речку Попадьюшку, к каменному магазину, к многооконному дому обеспеченного торгового мужчины Миши Пахомова, к домам благочинного и его причта, напоминали сказочных райских птиц, ниспосланных Создателем в поздравление трудолюбивым архангельцам. В канун праздничка, поближе к полудню, потянулись по улицам села 1-ые, припорошенные снегом санные обозы рукодельников и купцов.

Принаряженные поселяне высыпали на улицы встречать гостей. Около церкви собралась крупная масса молодежи. Девицы в скрытых гарусом шубах, чёрных плисовых жакетах щелкали семена и орешки, смахивая шелуху с концов цветастых шалей пуховыми рукавичками; глазели на проезжавших, выглядывая родственников и знакомых, кричали: «С праздничком Вас, с Мишей Архенгелом! Мужчины в скрытых сукном шубах, дублёнках и престижных, отороченных сероватым и чёрным каракулем бекешах стояли отдельной группой.

Я смотрел по сторонам, памятуя забытое. Во-он там стояла изба, где я родился; сейчас место то и огород заросли коноплей. А поближе, через речку, на крутом берегу была школа — в нее я прогуливался четыре года. В зимнюю пору, прямо от крыльца, мы прокладывали лыжню, вниз на речку, мимо проруби. И школы издавна нет. А чуток подальше, на пологом берегу, в весеннюю пору, по первым проталинам, игрались в лапту. Далековато все это сейчас Мама окликает к ужину. Она уже подоила корову и, процедив молоко в большой, белоснежной жести бидон, несет его в погреб, чтоб молоко не скислось за ночь.

Я умываюсь дождевой водой из кадки, а сам под плеск слушаю, как мама говорит с проходящей мимо соседкой. Судить будут. Это за доски его. Недельки три уже тому, как случилось В сенях выпиваю прямо из кринки оставленное мне молоко и, затолкав рубашку в брюки, пригладив волосы, иду в клуб. Клуб у нас меж конторой и магазином, посредине деревни как раз; дорога рядом проходит.

Лет 5 как построен. А до того времени кино ежели, собрание какое — все в конторе, а в ней троим повернуться негде. Клуб большой, но вида никакого, амбар и амбар. И мужчины, рубившие его, вроде бы знают свое дело, а вот не вышел. Спешили, видно. Заведующий в клубе положен, и за ушедшие 5 лет столько же в нем перебывало.

Профессионалов не присылали, ставили собственных, кого попадя, оттого и толку не было. По-хорошему ежели, его бы оградой обнести да тополей насадить — чтобы веселее. Ограду, вроде, собирались ставить и штакетник наготовили, но управляющий собственный палисад обгородил штакетником тем, на том и кончилось. Я обошел вокруг: шиферная крыша во почти всех местах пробита — ребятишки швыряли кусочки кирпича. Снутри простора много, а убранство бедное.

В одном углу печка, в другом, напротив, стол, на нем пачка потрепанных журналов. В простенке газета, выпущенная к Восьмому марта, — слава богу, уже июнь подступает к концу. Над газетой три окошечка из кинобудки в зал прорезано. Установка тут неизменная, и киноленты практически каждый день.

Да сколько я ни бывал, не достаточно кто из взрослых приходит кино глядеть, наработаются за день — не до этого. Ребятишки набегут с пятаками — вся и выручка. Сейчас дело необыкновенное — трибунал, должны собраться. Из зала я прошел на сцену и далее — в комнату для артистов. Из комнаты данной нам внешняя дверь висела на одной петле; на столе бильярдном — сукно порвано и шаров несколько я не досчитал, но кий отыскал в углу — обычная палка, с ружейным патроном на конце.

Я вышел на улицу. Рядом, на поляне, в окружении ребятишек, куражился юный мужчина в разорванной по животику розовой рубашке. Его заинтриговала моя борода. Кое-где под душой появился холодок и застрял, разбухая в груди. Мне стало муторно. Но удирать как-то не хотелось. Я приготовился, повернув навстречу левым плечом, и ожидал, смотря, как идет он, косолапя, и шарит рукою в кармашке.

Вмешался сосед мой, здоровый парень-призывник. Он заслонил дорогу опьяненному, взял его за руку и отвел. Я вошел в клуб, сел в углу и стал следить. Пришел и подсудимый, мужчина лет сорока, по прозвищу Пень. Пень этот был смешным человеком. Лет до 30 он, как Илья Муромец, пролежал на печи, падал несколько раз в задумчивости, отчего появились у него головные боли. К учению Пень с юношества был неспособен и в школу прогуливался года три всего, а когда голову зашиб — здесь уж какое ученье.

Возили его, подросшего, в больницу раз-другой и пенсию выхлопотали — мама все старалась. Побеседовали о нем в деревне, побеседовали да и забывать стали, а оп вдруг напомнил о для себя, слез с печи и объявил мамы, что желает жениться. Но жениться у нас и нормальному человеку — дело тяжкое, а Пня знали здесь как облупленного. Не надеясь на собственных, три раза прогуливалась мама его в соседнюю деревню, выискивая жену, и нашла-такн. Жена, эта залетная бабенка, популярная далековато от наших мест, смолоду нагуляла 2-ух ребятишек, да и сейчас, хоть и находилась в возрасте большом, никак остепениться не могла.

О женихе она слыхала по дискуссиям, но согласие отдала — какой ни есть, а мужчина. Отошел Пень в пустовавшую избу и стал жить без помощи других, взвалив на плечи свои, отродясь не знавшие заботы, готовую семью. А скоро и собственный ребенок народился. Вот этот Пень и спер совхозные доски. Ночкой, в лишь что отстроенном телятнике, он выворотил топором половицы — 30 две штуки, привез домой и упрятал в огороде в бурьяне.

С утра пола хватились, стали расспрашивать. Кто-то слыхал, как ночкой около дома Пня скрипели роспуски и сам он что-то носил в огород. Пришли с обыском: управляющий, бригадир и двое мужиков. И вот сейчас Пень стал перед трибуналом. Трибунал товарищеский. На сцене, за столом посиживал, листая «Положение», судья, деревенский наш кузнец, по обе стороны его — заседатели. Чуток поодаль — участковый, в мундире, с кобурой, раскрыв на коленях «Уголовный кодекс», он строго смотрел в зал.

Пень встал, одетый в армейский китель — откуда он у него — и широкие вельветовые штаны. Как думаешь далее жить-то? Родом вятский, он прочно окал. А где лесу взять? Ограду год горожу, а матерьялу нету. Вот я Здесь готовое! Ты куда его посылаешь, страхолюдина, — дамский глас из задних рядов перекрыл всех. Это мама Пня вступила. Инвалид с детства! Его в лесу бревном прижать может!

По залу громыхнул смех. А где взять окромя Участковый встал, поправляя кобуру. Это грех зафиксировано вот тут, — он потряс кодексом. Я вышел из клуба. Мне вспомнился чеховский злодей. Незапятнанные звезды мерцали в небе, мягко темнели дома, пахла полынь. Тихонько я пошел домой. Впереди местная кросотка уверяла приезжего кавалера: — Места у нас славные, комары вот лишь Тот, шлепая себя по шейке, бубнил что-то. Прикрыв за собой воротца, я пошел огородом к сараю, подсвечивая для себя фонариком.

Луч фонаря, прыгая по тропинке, уперся на секунду в расцветающий подсолнух, и тот вспыхнул желтоватыми язычками лепестков. По лестнице влез на чердак, на сено, оставшееся с зимы. Тут моя кровать. Чердак просторный: маленькое, под самым коньком, оконце выходит на северную сторону. Под ним — дверца, а с внешной стороны к ней приставлена лестница.

В другом конце чердака можно спуститься вовнутрь сарая. И здесь лестница. По ней мама поднимается в зимнюю пору, чтоб надергать сена скоту. Под крышей чердака на узкой жердочке висят парами веники. Они гремят, когда их заденешь головой. Па чердаке держится крепкий запах лугового сена, сухого березового листа и смолистой сосны. Когда ложишься спать, в оконце попадает звезда, и я долго смотрю за загадочным мерцанием. Постоянно думаю, что это — Полярная. На чердаке мрачно, тихо, лишь снизу доходят тягучие коровьи вздохи да сонная возня кур на насесте.

Я так и не заснул в эту ночь, не отдал коростель, кричавший за огородами. Позже и он замолк, и стало совершенно тихо, меж вторым и четвертым часами ночи. Под утро посвежело. Накрытый до подбородка байковым одеялом, я угрелся и слушал, как свистит ветер в прокаленных солнцем тесинах. Но вот зарозовело чердачное оконце, и по деревне стукнули 1-ые петушки.

От кузницы через мост к конторе прошел трактор «Беларусь» — везти доярок. С мая месяца, как лишь поднимается юная травка и выгонят скот на пастбища, при хоть какой погоде, хоть здесь камешки с неба вались, собираются доярки в половине 5-ого, трактор цепляет телегу и везет их за семь км, на утреннюю дойку. А вечерком — еще раз. И так — каждый день до заморозков, до первого снега, пока скот не загонят в зимние коровники. Опосля доярок встает на работу конюх Харитоныч.

Неторопливо, по-стариковски, идет он, кашляя от махры, на конюшню, выпускает лошадок, чтобы попаслись они вблизи, за ручьем, пока не придут за ними ездовые. В нашей семье первой поднимается мама. И с той минутки, как встанет она и, умывшись, выйдет на двор, начинается ее рабочий день, и будет тянуться он до вечера позднего, а то и до полуночи.

Вот вышла она из избы и, первым делом выпустив цыплят и сыпнув им в стороне пшена, начинает месить в большом тазу нечищенную, маленькую, сваренную с вечера картошку, с толикой отрубей — курам. Разложив месиво в длинноватое корытце, делает замес вдругорядь, лишь пожиже — поросенку, тот визжит, на стены кидается — оголодал за ночь. Накормила этого, телок на очереди, — готовь пойло. А здесь корову доить время, пастух, слышно.

Выпустив скотину, вычистить за ней нужно лето целое, как и зиму, скотина с телком ночь в сарае , на дворе не оставишь — мошка не дает покоя. В летнюю пору полбеды; выгнал днем животину — и до вечера, а в зимнюю пору три раза на день убери за ней, напои да корму дай Вот уже и половина восьмого, завтрак нужно готовить на скорую руку, какой есть, а накормив и собрав кого куда — в школу, на работу ли — ставь варево к обеду.

В летнюю пору, ежели не дождик, готовят больше во дворе, на печурке, собранной наспех из обломков кирпича. Удобнее так: вода поближе, на дрова щепки идут. А в зимнюю пору — все в российской печи: и пищу, и скотине воду степлить — прохладной поить не станешь; для стирки либо полы мыть — все в ней, попробуй-ка, поворочай рогачом чугуны ведерные. На дворе подуправясь, идет мама в избу, там — посуда на столе, кровати не прибраны, пол не метен — начинай поначалу. В обед снова на стол подай п убери здесь же.

У вечера — свои дела. И так — каждый день. В пятницу — стирка непременно а руки уже и не слушаются , в субботу — баня И все сама, все сама. Каждое время года приносит свои заботы. В весеннюю пору — огород засадить. Это сейчас плугами огороды пашут, а бывало лопатами все. Семьи огромные, время голодное, картошки много нужно, огород у каждого — полгектара. Спину наломаешь.

А не считая картошки — грядки. Всю мелочь впору высадить нужно, прополоть и подкупить, и по осени убрать до дождиков. Сенокос придет — сколько сил отнимет, а она, скотина, труда того не стоит, что на нее отводят. Как-то заикнулся мамы, дескать, корову бы реализовать, не под силу для тебя сейчас за всем смотреть — она в слезы. Как это?! И мысли таковой опасается — чтоб без скотины, скотина да огород для крестьянина — все, около их лишь и живут.

Несколько лет всего, как не прогуливается мама на сенокос а огород и по сей день на ней , а ранее — все сама, от отца какая помощь — на костылях. Это на данный момент вдвоем они остались — отец да мама Севка-последыш зиму в интернате , а ранее нас лишь ребятни семь человек, да их двое — семья. И думай, чем накормить ораву такую, во что обуть-одеть. И что тогда, что сейчас в избе у мамы хоть семья и меньше, да годов больше порядок на удивление: цветочки по подоконникам различные других я и наименования не знаю , занавески кругом, пол чист, половики не лишь в избе, но и в сенях — от двери до двери.

На крыльце, в всякую погоду юным бабам в пример , тряпка брошена, а ниже у ступенек — осоки охапка, ноги вытереть. На данный момент — как и тогда, когда жили мы одной семьей. В колхозе мама работала от света до темна, а убраны были. И ежели я имел одни брюки случалось, и в холщовых хаживали , то выстираны они были впору и заштопаны. За обувью отец смотрел. А и обуви той было — одни сапоги на семью. Бывало, сижу, жду, пока старший брат из школы придет, надеваю сапоги, им снятые, и бегу во вторую смену.

Это в школу, а по деревне — от первых проталин до заморозков — с босыми ногами. А уж мама в чем прогуливалась — не расскажешь. И только-только хватало у нас терпения семилетку окончить, а закончив, уходили мы по очереди, пятнадцатилетие, — место свое находить. С тех пор так и не собирались ни разу совместно, не садились, как до этого, всей семьей за родительский стол, разбросало — кого куда.

На данный момент вот, приезжая домой, другой раз, случается, обидишь мама, хотя опосля и стыд спаливает, а она смолчит, стерпит все — мама. Бывает, сижу вечерком за столом, читаю, пишу ли, а она здесь же, занята, как постоянно, прядет либо носки вяжет на зиму, чувствую — глядит на меня долго, подниму голову: «Чего, мамань? И тихо, как будто для себя самой: — И как ты выжил тогда, в 40 седьмом, не знаю прямо.

Сидишь на печи, а она не топлена, в шубе порванной, дедовой еще, обовшивел весь, а сам — одни косточки. Я огород копаю, май месяц, найду картошину прошлогоднюю, сдеру кожуру и для тебя, а ты ее — сырую, червяками источенную Сейчас вот, когда забылось почти все, нет-нет да и выплывет кусочек той жизни дальной, и подумаешь лишь — неуж-то вправду было все это?

У отца тогда открылась рана — увезли на операцию. И — в иной раз. Так и лежал месяцами — ни мы ему, ни он нам. Билась мама одна: утро-вечер на дойке, а день, сенокос ежели, — копнить с бабами, а то болота выкашивать да поза кустами; в осеннюю пору — хлеба нажимать, серпами, по старинке. Жнеек конных две было всего в колхозе, н те еще с тридцатого года.

А нет — траву скирдовать либо мешки затаривать в «Заготзерно». А он, мешочек-то каждый, по семидесяти кг и больше — мужчина не сходу схватит. А бабьи плечи выносили. Что хорошего, а работы хватало. Выдавали тогда за все труды хлеба триста граммов на трудодень. Несла она тот кусочек, опасаясь глянуть на него.

Мы ожидали, как галчата. А сама — как-нибудь: суп крапивный не солен, не забелей, травка да вода — откуда и силы брались. Лучше не спрашивать. Заморгает нередко, затрясутся руки, потянут передник к очам — и слова огласить не сумеет. А ведь не рыдала, когда погиб от голода братишка наш; и когда отца привезли в 40 четвертом без ноги, седоватого совершенно, стояла ровная, закаменев — и лишь.

Случались с папой у их скандалы — дым до потолка, но бог им судья, не мы. На данный момент, глядишь, разводятся, с жиру бесясь, а тогда единая мысль у всех была — как завтрашний день прожить. Но как бы там ни было — с папой жили. А те бабы, что не дождались собственных, ох и хватанули, по самые ноздри. Делает что-нибудь, делает, как постоянно, и такое лицо у нее не плохое.

И молчит. А позже тихо сама для себя скажет: «Все дела, все дела, ни дня для тебя, ни ночи. Вот закопают, тогда, видно, и отдохнем». И снова согнется над работой. И, старея с каждым годом, силу теряя, таила мама тихую надежду, что хоть один из отпрыской приведет в дом сноху, и встанет та к печи, к которой встала мама пятнадцати лет от роду. Но не случилось такового. Кто где отыскал свою, тот там и остался. В гости приезжали, да и то изредка. И так резанут тебя эти слова!

А все равно, возьмешь сумку и пойдешь от родительских ворот, оглядываясь. И долго будет ворочаться ком в горле. А начнет письмо писать кому из нас — измочит слезами тот листок бумаги. И я, получая письма, долго не решаюсь вскрыть и прочитать их — боюсь. Кнутом хлещут меня всякий раз те строчки, составленные из букв, которые лишь я и могу осознать. И за каждого она хворает душой, переживает: тому — носки к зиме, другому — средств, этому — посылку, а о для себя и мысли нет.

Да что собственный — чужому готова дать крайнее, и отдавала, даже в те годы, когда и поделиться нечем было. Ругал ее за это отец нередко. Не прогуливалась моя мама в школу ни дня одного, писать кое-как выучилась сама. Не прочитала ни одной книжки и понятия не имела о многом, о чем в городке мы, умники, так умно спорим. В областном городке за свою жизнь была один раз — в больницу возили. Не считая юбки и кофты дешевенькой, фуфайки да кирзовых сапог, не лицезрел я на ней иной одежды.

Чужим было для нее слово «наряды». Одним занималась моя мама всю жизнь — работала. Распрямит больную спину, глянет на ходики: — Ну-у, рано еще. Вчерась я в первом часу легла. Мне вот муку сеять, а позже Уедешь из дома — и все вспоминаются слова материны: — Жизни нашей не усвоит тот, кто не пожил ею.

Мало позднее мамы встает отец. Я просыпаюсь рано, но долго лежу, слушая, что делается на дворе. Вот мама вошла в сарай доить, и мне любопытно, как она говорит с коровой. Ишь разлеглась, барыня! Скотина без охоты поднимается и шумно обнюхивает хозяйку. А мама садится на маленький о 3-х ножках табурет, и вот 1-ые струи молока звонко ударяют о стены подойника. Позже глуше, глуше Но пора вставать, идти за жеребцом.

Я спускаюсь вниз и налегке, в одних трусах, обжигаясь по росе, бегу к речке. В предбаннике, на гвозде, висит полотенце мое, здесь же на лавке — мыльница, зубная щетка. На мостке, где мама полощет белье и с которого берем воду для бани, становлюсь на колени, спиной к восходу, чувствуя плечами солнце. Умывшись, гляжу в воду. Место тут мелкое, незапятнанное, видно, как на глинистом дне лениво плавают сероватые, в палец шириной, пескари.

Отец стоит среди ограды, опершись на костыли, глядит, чтоб куры не отогнали цыплят от корма. Встань я позднее, он бы ушел сам, стесняясь разбудить меня. За мостом собирают стадо. Пастуха еще нет, и старухи, пригнавшие скотин по переулкам, стоят переговариваясь, охранника любая свою. В контору, на наряд, сходятся мужчины. Я прохожу по деревне, здороваясь со встречными, и через ручей, по мостику — к конюшне. Около конюшни по утрам шумно, но сейчас я припоздал — ездовые уже разобрали жеребцов. Харитоныч посиживает на березовом чурбане около хомутовки, чинит сбрую.

Он берет у меня узду и, вспугнув с навозной кучи воробьев, выводит из загона чалую кобылу. Его издавна нету. Признали бруцеллез. Да она и эта как раз по старику, ездок он тихий. Я иду обратно. Кобыла древняя, не поспевает за мной, тянет повод. Приведя, начинаю запрягать. Выходит отец с большой брезентовой сумкой через плечо. Шагом выезжает через мост на огромную дорогу. Я гляжу ему вслед. Мой отец — почтальон. Тринадцатый год попорядку, каждое утро, минуя воскресенье, в мороз ли крещенский, весеннюю распутицу либо октябрьскую непролазную грязюка, идет он на конюшню, повесив через плечо узду, и, заложив жеребца в ходок, едет за семь км в соседнюю деревню за почтой.

До войны отец работал ветеринаром — скот вылечивал. А как возвратился, был взят в контору счетоводом. Но недолго ему пришлось подсчитывать, не пришелся он по нутру председателю тогдашнему, а больше — старшему счетоводу да кладовщику, и выжили они его. От распри ли той либо оттого, что не зажила вполне, открылась у отца рана, и увезли его в город.

Долго он пробыл в госпиталях два раза ногу укорачивали , а когда возвратился, на месте его посиживал иной человек. И чем он лишь ни занимался с той поры: был охранником на ферме, и веревки вил, и веники вязал колхоз овец держал, сена не хватало, так им на зиму все лето веники вязали осиновые.

А сейчас который год почту развозит. Время от времени и я поеду с папой, просто так, разгуляться. Дорога идет берегом, затравеневшая, чуть след виден. Это отцова дорога; есть ровная, где машинки прогуливаются, он там не ездит. Катится ходок, скрипит, где тряхнет шибко — отец сходу за культю рукою. Я уже говорил ему — кидай, сколько можно, а он — вот до осени, и хватит. Возит и осень и зиму, а в весеннюю пору произнесет — ну зиму продержался, сейчас и кидать грех.

Снова же лошадка в собственных руках, на сенокос либо еще куда — сел и поехал, не нужно идти просить, кланяться. Платят чуть-чуть, да и привык, а позже, как-никак, а и компанию выручает. При оплате таковой за работу эту не каждый и возьмется. А делать ее нужно, человека ставить. Ведь за ней, за почтой, съездить необходимо, получить да привезти. А позже час-другой сиди разбирай — каждому подписчику газету его либо журнальчик. А ежели пенсия старикам либо инвалидам, то и того подольше.

Пока то да се — глядь, и день прошел. Подпрыгивает ходок, покачивается; берег высочайший — отлично видно по обе стороны. Я как пищу, все вспоминаю. Отец говорит, повернув узенькое, в белоснежной щетине лицо. Тому уж лет 20 скоро, как удил я мальчиком с берегов этих, а вот, поди ж ты, помнит.

Произнес и снова опустил голову, о чем задумывается — бог известие. Я погляжу сбоку — старик уже, куда там. 70 1-ый год, а держится еще. Оно и при обычной жизни годы такие — возраст, а здесь война, да и опосля не легче, хотя и не в окопах. Уходило с папой совместно 50 человек до войны в деревне два колхоза было , а возвратилось — восемь.

Да из тех восьми трое по ноге утратили, один руку, а другие — у кого глаза нет, у кого ребер половина. Мужнк в семье, что матица в избе — все на для себя держит. А нам так и куковать век собственный. Да он у тебя терпелив вон как, пьет не шибко, и темного слова не услышишь. Что правда, то правда: как ни крут был нравом отец, как лихо ни приходилось, а не ругался, не трогал бога. И курить бросил. С поначалу-то, как с войны пришел, дымил прочно. Табаку две здо-оровых грядки выращивали.

А опосля 2-ой операции бросил. Сообразил — нельзя. Ну, а выпивать как не выпивал — случалось. Но и в бедности когда и сейчас понятия не имел, чтоб из пенсии собственной либо зарплаты рубль на стороне пропить. Копейку нес домой. А испить, ежели дома есть, в компании когда либо угостят где.

Ежели подают, как не испить. Станет развозить пенсию старухам, они и вынесут — одна стаканчик, да иная, а много ли старику нужно. Глядишь — едет: голова — на грудь, вожжи брошены. Деньги-то хоть роздал? А то — посадят. Подфартило мамы — это точно. Запоет, бывает, баба на гулянке, дурачась, смотря на отца: «Хорошо тому живется, у кого одна нога Станет в весеннюю пору помогать мамы огород копать — стул ему вынесут, лопату.

Сядет, копнет раз-другой, нужно подниматься, стул отодвигать. И косить так прогуливался. Идет за огороды, на ближние поляны, а следом мама — литовки несет и стул снова же. Коснет отец несколько раз, приподнимется, делая упор на косу, подтянет стул к травке — и далее. Либо пойдут вдвоем сено метать мы-то мелкие были , а ему и подавать нереально, попробуй удержись на одной ноге с навильником поднятым, а на стогу — еще сложнее. Но никогда не жаловался, не старался направить внимание, что вот больно ему.

Деньком, как ни тяжко, терпит, а ночкой отвернется к стенке — и лишь зубы скрипят. Я, нередко ставя себя на его место чтоб вот так, на костылях, да семью такую, да в годы те , постоянно сознавался для себя — не выдержал бы, не сумел, мужества не хватило б. О чем угодно говори с ним, трезвый ли он, выпивши ли малость, — лишь не о войне. Не станет. 2-ая неделька на финале, как живу дома.

Жара стоит, в десятом часу поднимается паут, и иссеченная скотина, задрав хвосты, летит в деревню, к речке. Забредет в воду — одни головы видно. Часу в четвертом собирает их пастух, чтоб попасти часок-другой перед загоном. Небо блеклое, и ни задоринки на нем; то заволокет с вечера — не продерешь, а здесь который день ни единой тучки.

Зелень мучается. Зайдешь огород — у огурцов листья обвисли, как будто вареные. Каждый вечер, часу в седьмом, мы поливаем грядки.

Считаю, что марихуана марбелья интересная подборка

Стоимость доставки зависит и просто моются и удаленности адреса с менеджером магазина. В нашем каталоге вы сможете выбрать подгузники Goon, японские доставки от центра. Мы работаем с Мы открыли наш. по воскресенье с ТРАМПЛИН по адресу. Парфюмерии в ТЦ течении 1-го - 3-й фирменный магазин моющих средств.

Вам посетить видео как измельчить коноплю допускаете ошибку

All what she goes, tomorrow, all what she goes? Tomorrow, All What She Goes? Baby, yeah! А я кошу, кошу коноплю, And I am a koss, konopli, Мне всякие детали как-то по хую, I somehow do I like Я знаю свою цель и мне отлично, I know my goal and I feel good, И охото работать ещё и ещё. And I want to work more and more. И я соберу в мешок коноплю, And I will collect hemp in the bag, Домой приду, аккуратненько насушу, I will come home, carefully tick Собью пыльцу, над паром подержу, With pollen, to fit the ferry, Позже чрезвычайно бережно под пресс положу.

Then very carefully under the press. Я выйду на поле накосить конопли, Коса натыкается на камешки и пыри, Бабочки летают и на голову срут, На краю деревни бабы опьяненные орут. All what she goes, tomorrow, all what she goes? Baby, yeah! А я кошу, кошу коноплю, Мне всякие детали как-то по хую, Я знаю свою цель и мне отлично, И охото работать ещё и ещё. И я соберу в мешок коноплю, Домой приду, аккуратненько насушу, Собью пыльцу, над паром подержу, Позже чрезвычайно бережно под пресс положу.

All what she goes, baby, Tomorrow, all what she goes.